Нет, тема не о "человеке 2007 года" по версии журнала Time:
Я о его предшественнике, признанном "человеком года" в 1938 году:
***
В мире есть всего одна аудиозапись Гитлера, сделанная в неофициальной обстановке. В 1942 году он обедал с Маннергеймом в Хельсинки, и финнам удалось записать несколько минут их разговора на секретную плёнку. СС потом обнаружила микрофон и потребовало вернуть запись. Её вернули, и даже вернули копию, с которой, впрочем, успели сделать ещё одну.
Вот эта запись: тынц (трафик). Разговор начинается после вступительных речей, 5 минут 30 секунд от начала.
Ниже - мой перевод. Учтите, что это тройной перевод (немецкий - финский - английский - русский), так что многое могло измениться до неузнаваемости. Тем не менее, в русском интернете другого перевода, похоже, нет.
***
Гитлер: : ...очень серьёзная опасность, видимо самая серьёзная - её степень только сейчас мы можем полностью оценить. Мы сами не поняли, насколько сильно эта страна [СССР] была вооружена.
Маннергейм: Нет, мы не думали об этом.
Гитлер: Нет, и я тоже, нет.
Маннергейм: Во время Зимней войны - даже во время Зимней войны мы не думали об этом. Конечно...
Гитлер: [перебивая] Да.
Маннергейм: Мы знали, что они хорошо вооружены, но сейчас нет никаких сомнений [неразборчиво].
Гитлер: Это точно, у них были самые огромные вооружения, какие только можно представить. Если бы кто-нибудь сказал мне, что страна - с ... [Гитлера перебивает звук открывающейся и закрывающейся двери]. Если кто-нибудь сказал мне, что нация может начать с 35 0000 танков, то я бы сказал: "Вы с ума сошли!"
Маннергейм: Тридцать пять?
Гитлер: Тридцать пять тысяч танков.
Неизвестный голос: Тридцать пять тысяч! Да!
Гитлер: Мы уничтожили - к этому моменту - более 34 000 танков. Если бы кто-нибудь сказал мне это, я бы ответил: "Ты ...!". Если один из моих генералов заявил бы, что какой-либо народ имеет 35 000 танков, я бы сказал: "Ты, мой друг, видишь всё в двукратном или десятикратном увеличении. Ты сошёл с ума, ты видишь привидений". Я не думал, что это возможно. Я говорил вам ранее, что мы обнаружили заводы, один из них под Краматорской, который два года назад строился. Теперь там танковый завод, где - во время первой смены работало более 30 000, а за сутки - более 60 000 человек - один танковый завод! Гигантский завод! Массы рабочих, которые, разумеется, жили как животные, и...
Другой неизвестный голос: В Донецкой области?
Гитлер: В Донецкой области [звук смены чашек и тарелок]
Маннергейм: Ну, если принять во внимание, что у них было почти 20, почти 25 лет - свободы себя вооружать...
Гитлер: [тихо перебивая] Это было невероятно.
Маннергейм: И всё - всё потрачено на вооружение.
Гитлер: Только на вооружение.
Маннергейм: Только на вооружение!
Гитлер: [вздох] Только - как я говорил ранее вашему президенту [Райту] - я не имел об этом никакого представления. Если бы я знал - это было бы для меня ещё тяжелее, но я всё равно принял бы решение [о вторжении], потому что - другой возможности не было. Было ясно, уже зимой 39-40, что война должна начаться. Война на два фронта была бы невозможна - это бы нас сломало. Сегодня мы видим более ясно, чем тогда, что она сломала бы нас. И я весь - я изначально хотел - уже осенью 39-го я хотел организовать кампанию на западе - но постоянно плохая погода помешала нам.
Всё наше вооружение - вы знаете, было - и является вооружением для хорошей погоды. Оно хорошее и имеет большой потенциал, но, к сожалению, это всего лишь вооружение для хорошей погоды. Мы увидели это в ходе войны. Наше оружие естественно сделано для запада, и мы все думали, и это было верно до некоторого момента, это было мнение с незапамятных времён: зимой нельзя воевать. Немецкие танки не были проверены, например, для подготовки к зимней войне. Вместо этого мы производили эксперименты с целью доказать, что зимой воевать нельзя. Эта начальная позиция отличается [от советской]. Осенью 1939 перед нами постоянно стоял этот вопрос. Я отчаянно хотел атаковать, и твёрдо верил, что мы можем закончить с Францией за шесть недель.
Однако, перед нами был вопрос о том, сможем ли мы вообще двигаться - постоянно шёл дождь. И сам я знаю французскую территорию очень хорошо и тоже не мог игнорировать мнения многих наших генералов о том, что - вероятно - мы не смогли бы развить наступление, наши танковые войска не были бы эффективными, наши воздушные силы не смогли бы быть эффективными из-за дождя.
Я лично знаю северную Францию. Вы в курсе, я служил солдатом в Великой Войне в течение четырёх лет. И - так случилась задержка. Если бы я в 39-м году уничтожил Францию, тогда мировая история изменилась бы. Но я должен был ждать до 1940-го, и, к сожалению, вторжение было невозможно до мая. Только 10 мая был первый ясный день, и 10-го мая я немедленно атаковал. 8-го мая я дал приказ атаковать 10-го. И - тогда мы должны были осуществить этот гигантский переброс наших дивизий с запада на восток.
Сначала была оккупация [неразборчиво]... потом у нас была задача в Норвегии - и в это самое время к нам пришло - сегодня я могу сказать об этом откровенно - страшное невезение в лице слабости Италии. Сначала из-за ситуации в Северной Африке, потом, второе, из-за ситуации в Албании и Греции - очень большое невезение. Мы были вынуждены помогать. Это для нас означало разделить наши воздушные войска, наши танковые силы, в то самое время, когда мы собирали танковые войска на востоке. Одним махом мы вынуждены были передать две дивизии - две полных дивизии, к которой в итоге прибавилась третья - и мы должны были восполнять там постоянные, очень серьёзные потери. Это было кровавое сражение в пустыне, и нам разумеется не хватало всего этого на востоке.
Это разумеется было неизбежно. У меня тогда состоялся разговор с Молотовым, и было совершенно точно, что Молотов вышел с решением начать войну, и я отпустил его с решением, если возможно, опередить его. Это было единственное - потому что запросы, которые озвучил этот человек, ясно были нацелены на конечное господство над Европой... [переходя на шёпот]... Я должен был оспорить... смехотворные... [неразборчиво]... не публично [неразборчиво]...
Уже весной 1940 года мы постоянно стояли перед вопросом: стоит ли разрывать [отношения с СССР]? В то время, я рекомендовал финскому правительству вести переговоры и занимать выжидательную позицию - потому что я всегда боялся, что Россия внезапно атакует Румынию поздней осенью - и захватит нефтяные скважины, а мы не будем готовы к поздней осени 1940-го. Если бы Россия в самом деле заняла румынские нефтяные скважины, Германия проиграла бы. Для решения этой задачи понадобилось бы всего 60 русских дивизий.
В то время в Румынии у нас, очевидно, не было крупных соединений. Румынское правительство лишь недавно повернулось к нам - а то, что у нас там было, было просто смехотворным. Им всего лишь нужно было занять нефтяные скважины. Конечно же, с нашим оружием я не мог начать войну в сентябре или октябре. Этот вопрос даже не стоял. Естественно, переброска на восток не была весьма сложной. Но нашим частям требовалось перегруппироваться на западе. Нужно было позаботиться о вооружениях, потому что у нас тоже - да, тоже были потери в западной кампании. Было невозможно атаковать до весны 1941-го. И если бы руские в это время - осень 1940-го - оккупировали бы Румынию, взяли нефтяные скважины, мы были бы беспомощны в 1941-м.
Другой неизвестный голос: Без нефти...
Гитлер: [перебивая] У нас было огромное отечественное производство: однако, потребности наших воздушных сил, наших панцер-дивизий - они действительно невероятны. Это уровень потребления, который выходит за рамки воображения. И без добавления четырёх-пяти миллионов тонн румынской нефти, мы бы не смогли вести войну - и должны были бы от неё отказаться - и это волновало меня больше всего. Поэтому я стремился продолжать период переговоров до тех пор, пока мы не стали бы достаточно сильны, чтобы воспрепятствовать этим вымогательским запросам [Москвы], потому что эти требования были неприкрытым вымогательством. Они были вымогательством. Русские знали, что мы связаны на западе. Они могли вымогать из нас всё, что угодно. Только когда приехал Молотов - тогда - я сказал ему откровенно, что запросы, их многочисленные запросы, для нас были неприемлемы. На этом переговоры были резко прерваны тем же утром.
Обсуждалось четыре вопроса. Один из них касался Финляндии, свободы защитить себя от финской угрозы, как он сказал. [Я сказал] Не нужно мне рассказывать, что Финлядния вам угрожает! Но он сказал: "Финляндия - это те, кто предпринимает действия против друзей Советского Союза. Они будут [предпринимать действия] против [нашего] общества, против нас - они будут постоянно держать нас в напряжении, а великой державе не должна угрожать второстепенная страна".
Я сказал: "Вашему существованию Финляндия не угрожает! Вы же не будете утверждать..."
Маннергейм: [перебивая] Смехотворно!
Гитлер: "...что вашему существованию угрожает Финляндия?" Ну [сказал он] есть моральная угроза великой державе, и то, что делает Финляндия - это моральная угроза их моральному существованию. Тогда я сказал ему, что мы не примем дальнейшую войну в Балтике в роли пассивных наблюдателей. В ответ от спросил нас о том, как мы оцениваем наши позиции в Румынии. Вы знаете, мы дали им [румынам] гарантию. [Он хотел знать], направлена ли гарантия также и против России? И тогда я сказал ему: "Я не думаю, что она направлена против вас, потому что не думаю, что у вас есть намерения атаковать Румынию. Вы всегда говорили, что Бессарабия ваша - но вы никогда не утверждали, что вы хотите атаковать Румынию!".
"Да", сказал он мне, но он хотел знать более точно, что эта гарантия...
[открывается дверь, запись обрывается]
